Которая "Большая война"


В столовую я больше не ходила – хватило одного раза – зайти и ощутить на себе все эти взгляды. Я вдруг выяснила, что наш стол стоит почти в самом центре. Удивительно, как удобно было всем остальным оборачиваться и смотреть, и шептать за моей спиной, и указывать на меня вилкой с наколотым кусочком котлеты.
- Смотрите, это она ушла в Совет…
… - И из-за неё умерли Аша, Галка и тот парень с математического факультета…
… - И хватило же у неё совести притащиться обратно в университет.
… - Теперь на каждом углу хвалится, что она – кандидат наук.
Когда я оборачивалась, голоса затихали, и я почти верила, что они мне чудятся, что со мной играют шутки вездесущие университетские сквозняки, или моё больное подсознание выдаёт за правду мои страшные сны. Но три пустых стула вокруг, и пустой стол, огромный, как пустыня, не давали забыться.
Я закрывала глаза, и меня опять догонял шёпот: «Смотрите, как нос задрала, даже ни с кем не здоровается».
За столом я была как у позорного столба. Кусок не лез в горло. Я поднялась, зацепив столешницу ногой, так что плеснулась из кружки чёрная гуща кофе, и перешла зону отчуждения. За соседним столом сидели Архей, Лапа и Филин.
Стоило мне приблизиться, и Лапа втянула руки в рукава растянутого свитера, как черепаха втянула голову в его широкий ворот. Я упёрлась руками в край стола.
читать дальше- Извини, Туман, - сказал Архей, разминая в пальцах хлебный мякиш. – Здесь нет свободных мест.
Филин передвинул бусину на чётках – щелчок прозвучал в тишине столовой, как выстрел.
- Почему никто из вас даже знать не хочет, что случилось в Совете? Почему вы сделали меня безусловно виноватой?
- Ой, перестань. Тебе везде мерещатся заговоры. - Хлебный мякиш в пальцах Архея крошился и падал в суп. У Архея тонкие и длинные пальцы пианиста, у Лапы пальцы испачканы чернилами, у Филина в пальцах – нервные чётки, и бусины сыплются с них одна за другой. Щёлк. – Никто тебя не обвиняет. Наоборот, мы очень рады за тебя. Поздравляем. Кстати, ты не могла бы отойти от нашего стола? А то вдруг ты захочешь докторскую защитить, а Совет потребует ещё жертв. Я как-то не хочу войти в их число.
Я отошла от стола, на секунду замерла на нейтральной полосе. Покачнулась. И зашагала к выходу. Сделала вид, что просто мечтаю выпить кофе в заброшенном коридоре.
Пока я сидела, привалившись спиной к подвальной стене, где-то падали капли, и я услышала ещё один звук. Странно знакомый. Шаг – и глухой звук, словно идущий немного подволакивал ногу. Шаг – и снова этот звук.
- А со мной за столом никто не хочет сидеть.
Я обернулась: надо мной стояла насупленная Эра. В цветастых широких штанах, в футболке с мультяшным зайцем, с волосами, повязанными лентой.
Я не выдержала:
- Почему?
- Все думают, что я странная. Чокнутая какая-то. У меня ещё глаз такой. И нога.
И с чего вдруг я принялась её утешать – посреди подвального коридора
- Ты ни капли не чокнутая, - сказала я. И потом: - Я хочу с тобой сидеть.


Было это давным-давно, так давно, что умерли все те, кто видел это. Аспирант работал над диссертацией тридцать лет и три года, и решил этот аспирант, что полностью разобрался в теме, и что научный руководитель ему более не указ. И сто новых видов описал аспирант, не испросив совета у своего научного руководителя, и даже не поставив его фамилию в соавторы статей.
Когда же научный руководитель узнал о мерзком поступке ученика, он восстал из кафедральной пыли. И стены университета содрогнулись от звука его голоса. И сказал он тогда:
- Да убоится каждый аспирант своего научного руководителя, и да поставит каждый аспирант своего научного руководителя первым соавтором в каждую статью. И да не посмеет ни один аспирант разглядывать вид новый, ранее не описанный, без позволения своего научного руководителя!
И услышал университет приказ. И развезлись его мраморные полы, и чёрная бездна поглотила того несчастного аспиранта. И с тех пор, если только любой из ныне живущих аспирантов посмеет хоть словом, хоть мыслью противоречить своему научному руководителю, ждёт его страшная кара.
Это было так давно, но каменные стены университета до сих пор хранят звук его голоса.